«Масштабный политический кризис в России неизбежен. В сущности, он уже начался»

«Для значительной части людей подходит предел терпения. Усталость переросла в раздражение, а оно начинает перерастать в неприятие. Предопределенность начинает исчезать». Куда идет российское общество?

Валерий Соловей, политический аналитик, заведующий кафедрой связей с общественностью МГИМО: 

— Когда я говорю или пишу о том, что Россия вступит в кризис, мне почти всегда задают вопрос: «О каком еще кризисе вы говорите? Разве мы не в кризис живем?»

Нет! Мы живем в том, что можно назвать экономическим кризисом. Но кризис должен обеспечить переход в новое качество. Можете ли вы сказать, что все то, что вы переживаете с 2014 г., дает надежду на это, в экономическом или социальном смысле? Нет. У нас была рецессия, сейчас, возможно, стагнация. Но это точно ничего не дает.

Хочу рассказать вам о полном и окончательном кризисе. В чем он будет выражаться, какие примет политические формы?

Главное, что сейчас происходит — мы достигли состояния, когда никак не можем шагнуть в будущее.

Мы уже пришли к тому, чтобы расстаться с имперским наследством в политическом смысле и в плане управления. Что такое имперское управление? Вы живете в богатом регионе, а вашими доходами распоряжается Москва. А вы могли бы жить гораздо лучше.

С моей точки зрения, то, что считают возрождением традиций Российской империи (то есть возвращение Крыма), как раз было окончательным сигналом того, что Россия из империи превратилась в республику. Россия, словами Путина, «вернула Крым в родную гавань». Какая была массовая реакция? Это был восторг, но он прошел. В парламентских и президентских выборах тема Крыма не использовалась.

Но что важнее всего? Если задать вопрос: «Хотите ли вы присоединения к России Украины, Белоруссии, Казахстана, Прибалтики?» 9 из 10, наверное, скажут: «Нет». И это будет подтверждаться любой социологией. По очень простой причине. Не осталось ни сил (потому что любая империя — это напряжение), ни, честно говоря, денег. Наверное, лучше все-таки тратить деньги на себя, чем помогать восстанавливать школы в Сирии? При всем уважении к Сирии.

Россия — это республика, которая существует на уровне массовых ощущений исчерпанности ресурсов, но которая в сознании наших правителей все еще остается империей. Я бы ничего не имел против сознания правителей, если бы они не пытались восстановить величие за наш с вами счет.

То, что мы сейчас переживаем, в значительной мере переплетено с международными и даже глобальными процессами. Высока вероятность глобального кризиса. Кризис системы международных отношений очевиден. Она рушится, и это происходило бы вне зависимости от Крыма. Мы переживаем кризис европейской и западной политики в целом: появляются новые партии, старые гибнут, приходят новые политики.

С моей точки зрения, масштабный политический кризис в России неизбежен. В сущности, он уже начался. Как часто бывает, мы ощущаем какие-то симптомы в отдельности, но болезнь еще не диагностируется.

Какие симптомы? 

1. Качественное изменение массового сознания.
2. Разрушение пропаганды.
3. Кризис персонального лидерства Путина.
4. Кризис управляемости на всех уровнях и во всех секторах госслужбы и муниципального управления.
5. Попытка транзита системы в турбулентной ситуации.

Чем опасен обедневший средний класс

Обратите внимание — я не сказал ни слова об экономике. Важны не экономические показатели сами по себе, а то, как мы их воспринимаем. Политические кризисы не возникают только в ситуации экономического упадка. Скажем, на Украине «оранжевая» революция произошла во время подъема. Митинги на Болотной в России в конце 2011 и начале 2012 гг. — это не следствие кризиса, тогда у нас был экономический рост. Более того, с точки зрения власти, самые безопасные люди — это нищие. Если вы живете в ситуации застойной бедности, то никогда не будете протестовать и выступать против власти. Любимая русская фраза: «Не жили хорошо, нечего и начинать». У нас таких не меньше трети населения.

А те, кто в нулевые годы стал жить лучше, новый средний класс, в основном жители крупных городов, — потенциально самая взрывоопасная аудитория.

Представьте, что с 2003 г. ваши доходы росли. Вы планируете для себя хорошую жизнь, покупаете в ипотеку квартиру или строите загородный дом. Планируете для детей хорошее образование, для себя — качественное медицинское обслуживание, и все идет, в общем, неплохо. По большому счету вам нет дела до политической демократии. Вам не нравится коррупция, отсутствие конкуренции, то, что на политической сцене одни и те же люди, но вы делаете рациональный выбор: «Мои доходы растут. Передо мной открываются новые горизонты». А с 2014 г. все начинает рушиться. Сначала вы воспринимаете это как случайность, роковую ошибку, но в 2016 г. становится очевидно, что это всерьез. А в 2018 г., после переназначения правительства Медведева, вам становится понятно, что это надолго, а может, вы начинаете думать, что и навсегда. 

Что происходит с вами и вашим сознанием? Вы вдруг понимаете, что все ваши жизненные планы, и главное, будущее ваших детей и внуков, идут под откос.

Если еще вчера вы были новым средним классом, то сейчас стали новыми русскими бедными. А в перспективе — новыми русскими нищими. 40% населения России берет микрокредиты для покупки продуктов питания! Это работающие люди, они не могут наесться. Но опасны не они, а те, кто вкусил лучшей жизни.

Какие стратегии выбирают люди? Одна стратегия — покинуть страну. Если не вы сам, то дети смогут жить лучше. Вторая стратегия, традиционно русская, — адаптация: забиться в норку и выживать. Кстати, даже те люди, у которых сохраняется уровень доходов, тратят меньше. Сто лет нашей истории даром не прошли. Мы как животные чувствуем, что будет хуже! Надо сберегать деньги, ресурсы и силы.

А третья  стратегия — а что терпеть-то? Что я выиграю от терпения?

Похоже, что для значительной части общества подходит предел терпения. Их настигает ощущение, что терпеть дальше бессмысленно. В этом отношении очень важным оказался 2018 г. — год слома массового сознания, его перехода в качественно новое состояние. И это подтверждается социологией.

Накануне президентских выборов главной эмоцией в отношении Путина была усталость. Люди говорили: «Мы за него, конечно, проголосуем, но в надежде, что это в последний раз».

Но были и надежды, связанные с тем, что, возможно, Владимир Владимирович попытается восстановить контракт. Был же договор между «царем» и народом, что «царь» защищает народ от «злобных бояр», обеспечивает более или менее приемлемый уровень жизни. Люди на это надеялись. Но когда «царь» переназначил то же правительство во главе с Дмитрием Анатольевичем Медведевым, усталость переросла в раздражение.

А еще было объявлено о пенсионной реформе. Втайне все ожидали, что Владимир Владимирович скажет, что нам она не нужна, чиновники, мол, погорячились. С экономической точки зрения она, действительно, не нужна, страна вполне может обойтись без пенсионной реформы, тем более что во многих регионах продолжительность жизни мужчин ниже уровня выхода на пенсию. Нет, назад отыграно не было.

И раздражение начинает перерастать в неприятие и агрессию.

С моей точки зрения, этот процесс развивается даже быстрее, чем мог бы. Осень 2018 г., голосование. Четыре региона «прокатывают» губернаторов, которые были предложены Владимиром Путиным. Мне говорили, что в реальности таких регионов было восемь, просто в четырех удалось игру отыграть. Это означает, что раздражение перерастает в новое политическое поведение.

Что служит отягчающей квалификацией? Принадлежность к «Единой России». Я вспоминаю, как это было в 1989 г. и особенно в 1990 г. при советской власти — за кого угодно, только против коммунистов. И сейчас начинают голосовать за кого угодно, только против «Единой России». Я бы сказал, что это еще очень безобидное политическое поведение. Оно же мирное! Никто морду не бьет, никто не призывает к погромам. Вы просто приходите и голосуете против.

Бывает не очень мирное политическое поведение. В Архангельске несколько тысяч человек вышли на улицы, прошли через оцепление и устроили стихийный митинг. Хорошо им не попались чиновники. Кстати, в 90-е годы чиновники не боялись выходить и говорить.

Таким образом мы увидели две новые возможности политического поведения:

1. Конвенциональный протест. Мы идем и голосуем.
2. Неконвенциональный. Мы не верим, что с помощью голосования, суда, жалоб и петиций можно что-то изменить. И выходим на улицы.

Когда одно поведение перерастет в другое и перерастет ли вообще? Критическим образом это зависело и продолжает зависеть от Путина, потому что он главный посредник между бюрократией (назовем их элитами) и обществом, главный гарант эффективности бюрократии.

Но что такое Путин для бюрократии и элит? Это человек, который контролирует электорат, общество. Если уровень его поддержки высокий, это означает, что общество не готово выступать. Как только уровень поддержки начинает снижаться — это опасный сигнал.

Реально его поддержка сейчас — около 30%. Но этого уже недостаточно, чтобы контролировать общество в целом.

Падение управляемости

Помимо вождя, есть свита, которая обеспечивает эффективность. С ней происходят еще более серьезные проблемы. Мы можем наблюдать их на локальном или региональном уровне. Губернаторский корпус обновился на две трети. Пришли «молодые технократы» или бывшие охранники президента. Эффективность повысилась или снизилась? Снизилась! Если человек был замечательным замминистра в Москве или прекрасным охранником, означает ли это, что он стал хорошим губернатором? Он же боится говорить с людьми, с местными чиновниками — они его обводят вокруг пальца.

Эта технократическая парадигма привела к резкому снижению управляемости. И что очень опасно: в ситуации, когда повышаются политические риски, эти люди неспособны к политическому поведению. Управление — это работа с людьми. Если у вас выйдет 5-10 тысяч человек на площадь, вы будете на них ОМОН посылать? А в 90-е годы не посылали. Выходили, договаривались, каким-то образом умудрялись гасить кризис.

Многие вещи, которые, казалось бы, должны иметь позитивный эффект, оказываются разрушительными для системы. Вот Дагестан, где началась борьба с коррупцией. Замечательно! Прошел год: чиновников сняли по одному разу, второму, третьему. Оказалось, что там нельзя решить ни одного вопроса. Была плохая коррумпированная система, но если надо было решить вопросы землеотводов, канализации, вы знали к кому обратиться, а сейчас не к кому. Система не работает. Это очень похоже на то, что было при позднем Михаиле Горбачеве, когда была и гласность, и перестройка, и критика, и самокритика. В результате партийная бюрократия пришла к выводу: «А зачем нам все это?»

А теперь смотрите, что происходит в современной России. У нас на региональном уровне репрессиями затронуто два процента чиновников. Это много или мало? По сравнению со сталинскими временами это сущее вегетарианство. Но в сталинские времена не было социальных сетей, не было такого быстрого обмена информацией и такой системы коммуникаций. И эффект от посадок этих двух процентов или заведения дел на них значительно выше, чем при Сталине.

Российский закон так устроен, что все, что вы делаете, может быть поставлено вам в вину. Зачем вам вообще работать? Лучше делать вид. Вы направляете отчеты, по ним все прекрасно. Что на самом деле — уже никого не занимает. Ну и плюс агрессивное самоутверждение, которое я уже не раз слышал: «Всех не пересажают. А нам надо жить, детям надо жить, мы сейчас подготовимся к тому, что будет потом».

Могу привести разговор, который мне пересказал знакомый. Он – владелец патента на очень важное и ценное техническое изобретение. Сам он человек крайне состоятельный, добился успеха в банковском бизнесе. Полгода назад один из тех, кто в погонах, сказал ему:

— Ты знаешь, я могу пролоббировать, мы под это дело получим деньги из казны.

Человек обрадовался, предложил составить проект. Но тот ему в ответ:

— Ты не понял, не надо всех твоих документов, деньги получим, поделим и все.

— А как же проект?

— Ты не понял. Здесь начнется такой хаос, что до нас не будет никому дела.

Очень интересное саморазоблачительное признание. Оно исходило со стороны человека, который призван охранять национальные интересы и безопасность. Но теперь ФСБ возбуждает больше дел по экономическим преступлениям, по бизнесу, чем, собственно, по защите безопасности страны. Это само по себе тоже симптоматично.

Мы видим, что решать вопросы все сложнее, не важно, какая это система — технократическая или коррумпированная. Но что еще важнее для нас с вами — мы же выступаем по отношению к власти как потребители ее услуг и просто как потребители информации. Вы слышите от чиновников: «Вас здесь не стояло», «Вас никто в Афганистан не посылал», «Вас никто не просил рожать», «Вы — шелупонь». Это в Архангельске вывело людей.

Они жалуются в суды, а им кулаком в морду. Раньше это все компенсировалось возможностью экономического роста. Сейчас они почувствовали, что власть на них смотрит как на быдло, а власть эта — на самом деле оккупационная. Она им чужая, она не готова реализовать ни одного из базовых человеческих интересов. Она об этом говорит уже почти откровенно. Это вызывает очень сильное напряжение.

Поинтересуйтесь историей, которая сейчас разворачивается вокруг размещения мусорных полигонов. Есть заключение, подготовленное не оппозиционерами, а Общероссийским народным фронтом, что они приведут к развитию раковых заболеваний, болезней органов дыхания, в десятки раз. И что? Кто-нибудь задумался над тем, чтобы от этого отказаться? Купить другие заводы с более совершенной технологией? Нет. На кону огромные деньги — миллиарды долларов. Мнение тех, кто будет жить рядом, в учет совершенно не берется. Как людям относиться к этому?

Падение пропаганды

В Российской Федерации была замечательная пропаганда, одна из самых эффективных в мире, пока она не стала наступать на собственные грабли. Включите телевизор — из восьми основных тем на каком месте окажется Россия? Хорошо, если на шестом. Но живем мы с вами в России. Нас беспокоят низкие доходы, безработица, отсутствие качественного здравоохранения и образования. Вы слышите, чтобы это обсуждали в ток-шоу?

Кризис пропаганды в том, что она воспринимается как не имеющая никакого отношения к реальным проблемам людей в России.

И поэтому все больше людей уходят в социальные сети. По своему влиянию они пока еще не сильнее пропаганды, но уже соизмеримы по масштабу и степени доверия. Власть видит это и делает вполне естественный вывод — если это альтернативная система информирования, то ее нужно взять под контроль.

Все это начиналось год назад — закон об автономном рунете. Знаете, как его сейчас потребовали называть, какой будет оборот в пропаганде? Закон о надежном интернете!

Год назад все говорили, что это невозможно. Нет, технически это возможно. К 2021 г. ценой колоссальных финансовых затрат и социальных потерь все будет готово. Правда, есть загвоздка. Люди, которые дали добро на такую ограничительную стратегию, сами не пользуются компьютерами и соцсетями, потому что считают это опасным. Им дают распечатки. Поэтому я склонен полагать, что негативные последствия от попыток реализации [законопроекта] будут значительно превышать все плюсы и позитивные возможности, на которые они рассчитывают.

И, наконец, транзит власти. Надо передать ее: обсасывают варианты, кандидатов. Поверьте, это все серьезно! Изменения в конституцию, различные варианты, все это есть. В 2020 году предполагалось начать вносить изменения в конституцию, не знаю, как сейчас. Людей исподволь готовят. То Вячеслав Володин скажет, то Владимир Соловьев — это все подготовка. Но есть опять же одна загвоздочка. Все это хорошо делать, когда вы находитесь на вершине власти, могущества и спокойствия. Когда у вас в стране превосходно идут экономические дела, тогда вы можете осуществлять любые политические конституционные реформы. Кому-то это не понравится, но люди решат — бог с ним!

Россия сейчас выглядит как взятый в руки промокший лист бумаги, который начинает распадаться.  

То же самое с конституционными изменениями. Люди, причастные к ним, говорили: «Понимаешь, это все равно что заменить прокладку в старой советской квартире». Пришли вы в ванную комнату, надо заменить прокладку – кран к чертям полетел, потом надо менять трубу, а потом и стена полетела.

Такие вещи нельзя делать в ситуации нарастающего кризиса. С моей точки зрения, ничего из задуманного реализовано не будет. А при попытке реализации будет вызывать очень острые и сильные реакции, непропорционально более значительные, чем они могли бы быть несколько лет тому назад. Можно было прекрасно изменить конституцию в 2011-2012 гг. Еще лучше — в 2008-м. Скажем, ушел бы Владимир Владимирович в 2008 году (не знаю, главой Госсовета), и что бы мы о нем сейчас говорили? Величайший правитель России! У меня нет никаких сомнений — произошла бы мифологизация. Человек, который поднял Россию с колен.

Шанс на перемены

Что это значит для всех нас? Это имеет к нам прямое отношение. Не только потому, что мы можем стать и станем жертвами всего этого. Но это открывает шанс и на изменения.

Бывает, что все предопределено и у нас нет никакого выбора за рамками собственной биографии. Я вспоминаю свое и ваше прошлое, начало 80-х. Все было предопределено. Куда и чему ты пойдешь учиться. Что ты получишь квартиру — плохонькую, но получишь, что пенсию выслужишь, машину – не факт, но шанс был. А потом вдруг пришел Горбачев. С 1989 года возникло ощущение, что жизнь не предопределена, что все вокруг начинает меняться. Большинство, конечно, смотрит на то, что происходит, как завороженные. Но есть люди, которые понимают, что могут что-то сделать, на что-то повлиять, что-то реализовать.

В политическом плане это будущее было открыто до 1993 г., я думаю. В каком-то смысле оно приоткрылось в 1996 г. — думаю, что в нашей истории не было более конкурентных выборов.

А потом все снова стало казаться предопределенным. Был определенный политический порядок. Мы его охотно приняли. Не потому что мы, русские, так ненавидим демократию, нет. Мы такие же, как и все. Мы просто решили, что после всех испытаний (а мы многое испытали в ХХ веке), возможность хоть немного лучше пожить стоит демократии. Людей за это нельзя обвинять.

Все казалось предопределенным. Помню, многие люди ругали отсутствие выборов, но когда смотрели на цифры своих доходов, то говорили: «Черт с ним!»

Все казалось предопределенным еще год-полтора назад, перед президентскими выборами. Но сейчас, куда бы я ни ездил, люди везде говорят: «Мы чувствуем, что что-то стало меняться».

Они чувствуют, что в воздухе повисло что-то другое. Не хочу сказать, что это хорошее или плохое, или что это воздух надежды. Нет. Это ощущение: заканчивается то, что было. Предопределенность начинает исчезать. Перед всеми нами открывается пространство. Пространство выбора, пространство возможностей. Мы будем использовать его по-разному. 99% никак не будет его использовать. Но всегда есть 1%, которых я называю амбициозными. Это амбициозные личности, амбициозные группы, которые вдруг понимают, что у них появляется шанс сделать то, что раньше они сделать не могли. Помните об этом. Перед вами открывается шанс. Не все из вас решатся его использовать, но если вы решитесь, то шанс лучше всего реализовать в группе, совместно с кем-то.

Будущее больше не предопределено. Оно стало меняться. И от того как вы себя поведете (даже небольшая группа людей) может зависеть очень многое. Поэтому постарайтесь сейчас посмотреть на мир не так, как вы смотрели на него прежде.

На моих глазах распадался Советский Союз. Помню, что поначалу все это тоже казалось фантасмагорией, тем, чего не может быть никогда — еще в начале 1989 года. А это было могущественное государство, не чета этому. Постарайтесь понять, почувствовать и сделать из этого выводы — все то, что вы видите и наблюдаете сейчас, начинает исчезать на наших глазах.

Андрей Пермяков / DK.RU